Что так жалобно поют?
А. С. Пушкин
Я знаю, что после моей смерти на
мою могилу нанесут кучу мусора, но
ветер истории безжалостно развеет её.
И. В. Сталин
То, что для либердемовского агитпропа сталинский СССР один сплошной Гулаг – понятно. Иначе и быть не может. Тут даже не идеологическая, а психологическая несовместимость. Удивляет другое: когда в унисон с либердемами начинают петь противники нынешней российской клептократии. Правда, в отличие от либердемов, усматривающих трагедию СССР в том, что он пытался реализовать чисто умозрительную, по их мнению, доктрину Маркса, их противники видят ее в отходе от марксизма и того пути, по которому пошел Ленин. Тон этой кампании был задан в свое время Хрущевым и подхвачен Горбачевым, когда тот еще не «уничтожал социализм», чем он похвалялся позднее, а, напротив, трубил на всех перекрестках «больше социализма» и призывал возвратиться к Ленину. Похоже, что эта антисталиниана переживает второе дыхание.. Показательны в этом плане статьи М. В. Бойкова, опубликованные в российской «Экономической и философской газете» («ЭФГ», 2009, № № 12 – 13, 50 – 51, «ЭФГ», 2010, №. В них автор предлагает «перестать играть в бирюльки» и определиться, наконец, в нашем отношении к Сталину. «Пришло время, – пишет он, – проститься со Сталиным, размежеваться с ним как руководителем и деятелем некоммунистического, немарксистского типа, но консолидированном на себя властолюбце».
Что ж, давайте определяться. И не только со Сталиным, но уж заодно и с Лениным, которого М.В.Бойков и его единомышленники желали бы превратить не то в жену Цезаря, не то – в священную корову.
Огромная заслуга Маркса перед социальной наукой состоит в том, что он впервые представил развитие общества как естественноисторический процесс, то есть, как процесс, подчиненный своей собственной внутренней логике. Человеческая история предстала под пером Маркса как закономерная смена общественно-экономических формаций. При этом каждая из этих формаций, согласно Марксу, не может уйти с исторической арены, не выявив всех заложенных в ней потенций, не исчерпав всех своих возможностей. Исчерпав же эти возможности и подготовив тем самым переход к новой формации, она теряет свою «разумность» и необходимо уступает место этой новой формации. Отсюда следовали для Маркса два принципиальной важности вывода. Тот, во-первых, что коммунизм – не выдумка мечтателей, не утопия, а закономерный и неизбежный результат процесса исторического развития. Тот, во-вторых, что переход к коммунистической организации общества может начаться и начнется сразу в нескольких наиболее экономически развитых странах, которые и сыграют роль локомотива для всей человеческой цивилизации. Именно поэтому коммунизм мыслился Марксом не иначе, как только в мировом масштабе. К сказанному следует добавить, что переход к коммунизму, будучи революцией, то есть, качественным скачком к новому состоянию общества, отнюдь не обязательно произойдет, согласно Марксу, путем вооруженного столкновения классов. Иначе говоря, Маркс отнюдь не отождествлял революцию как качественный скачок в развитии общества с формой, в которой может осуществиться этот скачок.
Вот эти принципиальные, системообразующие положения марксистской теории и были подвергнуты ревизии со стороны Ленина. В противоположность Марксу, Ленин выдвинул положение о том, что прорыв в мировой капиталистической системе произойдет не в ее авангарде, а «в наиболее слабом ее звене». Эта идея и стала руководящей в форсированной подготовке революции в России. Сама идея «прорыва в наиболее слабом звене», по логике военного искусства, предполагает последующее наступление основными силами. В противном случае прорыв будет ликвидирован, а прорвавшиеся окружены и уничтожены. Понимал это и Ленин. Его циничное признание в том, что ему «наплевать на Россию», не случайная оговорка раздраженного человека, как это хотят представить, а принципиальная позиция, причем позиция не только интернационалиста, но и патологического русофоба: революционную Россию Ленин рассматривал как растопку к «мировому пожару». И об этом нужно прямо сказать, коль уж мы договорились «определяться» и «не играть в бирюльки». Необходимо признать и другое: доктрина Ленина потерпела полное фиаско, что и предвидел Плеханов, прозорливо предугадавший многое из того, что и произошло впоследствии в России. Цепная реакция революций в других странах, и прежде всего в Германии, на которую делалась ставка, оказалась фантомом, продуктом собственной неуемной фантазии. Отсюда – растерянность Ленина, которая буквально бьет в глаза в его работах послеоктябрьского периода. Встал вопрос: что делать – переть ли, очертя голову, дальше или прекратить несостоявшийся эксперимент? Отсюда метания – от «мировой революции» к «государственному капитализму», от НЭПа как «временной передышки» к НЭПу, который «всерьез и надолго». Эти метания Ленина и заложили основу будущих оппозиций сталинскому курсу – левой (троцкистской), ориентированной на «мировую революцию», и правой (бухаринской), ориентированной на продолжение НЭПа и, в конечном счете, на реставрацию капитализма.
Именно в этих условиях, в условиях «разброда и шатаний», шараханий из одной крайности в другую Сталин и выдвигает положение о возможности победы социализма «в одной отдельно взятой стране». Именно Сталин, Ленину его приписывают совершенно безосновательно. Ленинское положение о прорыве капитализма в «наиболее слабом звене», на которое обычно ссылаются в доказательство, отнюдь не предполагало строительства социализма в этом «звене». Напротив, прорыв, как было уже сказано, предполагал последующее наступление по всему фронту. Конечно, в работах Ленина, как на большой городской свалке, можно найти все, что угодно, в том числе и высказывания, которые при большом желании и известной сноровке можно истолковать в угодном смысле. Но в политической теории принято судить не по отдельным высказываниям, а по принципиальной позиции. Позиция же Ленина в данном случае мало чем отличалась, если вообще отличалась, от доктрины «перманентной революции» Льва Троцкого.
Положение о строительстве социализма в отдельно взятой стране было выдвинуто Сталиным. И именно оно легло в основу всей его политики после того, как он стал фактическим главой партии и государства. Оно, это положение, как очевидно, идет в разрез с марксистской концепцией, поэтому вполне естественно, что Сталину пришлось пересмотреть целый ряд других установок марксизма. И прежде всего в вопросе соотношения национального и интернационального. Вопрос для Сталина встал так: либо приоритет интернационального – и тогда «мировая пролетарская революция», либо приоритет национального – и тогда «победа социализма в отдельно взятой стране». Сталин избрал второе. Этой «измены» интернационализму печальники за «всемирное братство» Сталину до сих пор простить никак не могут. В частности, не могут простить Сталину то, что он не поддержал авантюру Тухачевского с походом на Берлин, о которой грезили «пламенные», то есть, метавшиеся в горячечном бреду, ррреволюционеры. Сама идея строить социализм в одной России, то есть, фактически скорректировать формационную концепцию Маркса концепцией цивилизационной, учитывающей национальные особенности, рассматривалась «ленинскими гвардейцами» как непростительная ересь. Подверглись пересмотру Сталиным и некоторые другие положения, естественные в марксистской концепции, но совершенно неприемлемые в тех условиях, в которых строил социализм Сталин.
Еще раз вынужден повторить: к переходу на путь социалистической организации общества Россия к началу ХХ века была еще не готова. Значит ли это, что Октябрьская революция была ошибкой или что она, тем более, не имела своих серьезных причин? Что вина за нее и последующие трагические страницы нашей истории должна быть полностью возложена на большевиков? Что именно они и только они несут ответственность и за братоубийственную гражданскую войну, за ужасы коллективизации? Нет и еще раз нет. Неоспоримый факт состоит в том, что российская придворная камарилья – детище «великого Петра» и не менее «великой Екатерины» – заложником которой фактически был Государь, к началу ХХ-го века окончательно разложилась, погрязла в разврате, безделье, безответственности, коррупции и вела Россию прямой дорогой к катастрофе. Февральская революция, инспирированная «мировой закулисой» и совершенная профинансированной английскими фунтами, милюковско-гучковской либеральной мразью, положения не исправила и исправить не могла. Напротив, привела к развалу всей общественной жизни. Вопрос, как и сегодня, стоял уже не о том, какой общественно-политический строй утвердиться в России. Вопрос стоял о том, сохраниться ли Россия вообще как суверенное государство. Тогдашний премьер «союзной» Англии Ллойд-Джордж уже плотоядно потирал руки: «Одна из целей Англии, наконец, достигнута». И не подыми – именно так, не подыми – большевики власть, еще неизвестно, чем бы это обернулось для России.
Строя социализм, Сталин по существу спасал страну, ибо Россия отныне могла быть либо социалистической, либо никакой. Керенщина означало для нее геополитическое небытие. Отсюда – страшная цена, которую пришлось заплатить русскому народу, чтобы провести индустриализацию и тем сохранить право жить на своей земле. Неужели и сегодня нужно еще кого-то убеждать, что все эти годы Запад боролся отнюдь не с социализмом? Он вел борьбу на уничтожение с социалистическим СССР точно так же, как до того вел ее с императорской Россией. Как и сегодня пытается добить ее с помощью сформированной и отменно оснащенной идеологически и финансово «пятой колонны».
К пятидесятым годам минувшего столетия все наиболее острые проблемы, стоявшие перед страной, в основном были решены. И это несмотря на истребительную войну! Россия (СССР) впервые получила возможность нормального (а не экстремального, не мобилизационного) развития. Перед ней открывались широкие перспективы социального прогресса. Эта возможность была заблокирована приходом к власти Хрущева – этого скомороха с кукурузным початком вместо головы. В итоге получили горбачевскую «перестройку» и ельцинскую «революцию с лицом Абрамовича».
В свете сказанного по-новому смотрятся и «сталинские репрессии». Наличие вышеуказанного «воинского подразделения» в структурах нынешней российской государственной власти и интеллигенствующей жакерии, самопровозгласившей себя «элитой», лишний раз убеждает, сколь политически прозорлив был Сталин, отправляя на «перековку» желающих занять освободившееся после революции место старого дворянства и купечества и готовых во имя этой вожделенной для них цели принести в жертву не только социализм, но и самое государство.
Приход у власти Хрущева ознаменовал собой полную ревизию того, внутриполитического и внешнеполитического курса, который проводил Сталин. Пропагандой это преподносилось как борьба с «культом личности» и возвращение к «ленинским нормам внутрипартийной жизни». На самом же деле никакого отношения эта борьба не имела ни к «культу личности», ни нормам партийной жизни. Возвращение действительно было. Но не к «ленинским нормам партийной жизни», а к ленинской политике с ее русофобией, экспериментаторством и волюнтаризмом.
Взяв курс на построение социализма «в отдельно взятой стране», Сталин должен был пересмотреть доктрину «мирового коммунистического движения» в ее марксистско-ленинско–троцкистской интерпретации.. Роспуск Коминтерна в 1943 году явился закономерным результатом этого курса. Говорят, что Коминтерн был распущен под давлением союзников. Это полнейшая чепуха. Сталин вообще был не из тех людей, на которых можно «давить». А уж «давить» на Сталина после Сталинграда, когда исход войны с Германией был фактически предрешен, а вступление СССР в войну с Японией признавалось союзниками крайне необходимым, мог только олигофрен. Но ни Черчилль Горбачевым, ни Рузвельт Ельциным не были.
Хрущев начал с того, что восстановил «международное коммунистическое движение». Правда, он не решился реанимировать Коминтерн. Функции Коминтерна стали выполнять «совещания коммунистических и рабочих партий». Причем «отряды» этого «международного коммунистического движения» Хрущев находил везде: в песках Сахары и в джунглях Латинской Америки, среди бушменов Африки и папуасов Гвинейских островов. Достаточно было кому-нибудь и где-нибудь заявить, что он желает идти по «некапиталистическому пути», то есть, невесть куда, как он тут же становился на все виды довольствия СССР. Финансовая и иная помощь «братским партиям» и «дружеским странам» полилась поистине широким потоком..
Да, Сталин тоже оказывал помощь. Но между помощью, которую оказывал Сталин, и помощью, которую оказывал Хрущев, есть принципиальное различие. Оказывая помощь союзникам и друзьям, Сталин исходил прежде всего из государственных интересов СССР. Нельзя и помыслить, чтобы Сталин совершил что-то такое, что шло бы в ущерб собственному народу. Помощь Хрущева имела другую цель: «похоронить империализьм», то есть, стимулировать мировую революцию. Нет поэтому ровным счетом ничего удивительного в том, что отпрыск Хрущева, воспитанный в духе этой босяцкой «идеологии», отказался от земли, вскормившей его, приняв американское гражданство. Нет ничего удивительного и в версии, что другой отпрыск Хрущева не попал в плен, а перешел к немцам. Один – к немцам, другой – к американцам. Вся логично, у этой популяции ведь нет отечества.
Для характеристики деятельности Хрущева как главы государства товарищи по партии нашли благозвучное латинское слово: «волюнтаризм». Я бы предпочел менее благозвучное, но зато более понятное и, главное, более отражающее суть дела русское слово: «самодурство». Но вот что примечательно: это самодурство имело свою внутреннюю логику, логику антигосударственную и русофобскую. Тут Хрущев тоже шел «дорогой Ильича». Возьмите хотя бы новации Хрущева в области сельского хозяйства. Они привели не просто к катастрофической нехватке хлеба, не говоря уже о мясе, масле, молоке, яйцах и других продуктах питания. Они положили начало продовольственной зависимости страны от Запада, которую СССР так и не смог преодолеть. Да уже за одно это ходить бы Хрущеву при Сталине в «жертвах сталинских репрессий». Но и это еще не все. Разве эта продовольственная зависимость СССР от Запада не была использована горбачевско-ельцинской уголовщиной в качестве одного из главных аргументов для доказательства неэффективности социалистичекой экономики и необходимости перестройки ее по западному образцу? Нужно иметь в виду и то, что и освоение целинных и залежных земель, на что были вбуханы миллиарды полновесных рублей, и «выравнивание уровней экономического развития» осуществлялось за счет бюджета РСФСР, а следовательно, за счет обнищания русской деревни. Разве это не было использовано в республиках национал-мазохистами в качестве доказательства того, что они «кормят Россию»? Речь идет не только о прямых изъятиях из российского бюджета, но и о скрытых дотациях путем соответствующей политики ценообразования. Что это, если не русофобия? А отторжение от России Таврии, политой великорусской кровушкой и удобренной великорусскими костями, – не русофобия ли? Не продолжение ли послереволюционной мудрой ленинской национальной политики, следствием которой явилось отторжение от России Новороссии, передача прибалтийским политическим гномам исконно русских и белорусских земель?
Без всякого преувеличения можно сказать: превращение государствообразующего русского народа в изгоя в своем собственном государственном доме явилось решающей причиной развала СССР. Русский народ не пожелал встать на защиту страны, в которой он был превращен в дотационную корову. Тост Сталина «за великий русский народ» – не просто дань признательности за заслуги в войне. Он имел более глубокий, политический смысл. Сталин прекрасно понимал, что, сменив название, Россия не перестала оставаться Россией. Созданная русским народом, она им и держится. Перестав быть русским, она уйдет в геополитическое небытие. И нужно обладать кругозором и политической культурой какого-нибудь заштатного гарнизонного начальника клуба, чтобы пытаться сохранить ее не изменением статуса государствообразующего русского народа, а чиновничьими вертикальными скрепами.
Не менее разрушительны были новации Хрущева и в области военного строительства. Политика И. В. Сталина была направлена здесь на возрождение традиций русской армии. И.В. Сталин восстановил воинские звания, реабилитировал само понятие офицера, ликвидировал институт комиссаров, введя единоначалие. По его инициативе утверждаются ордена в честь выдающихся русских полководцев и флотоводцев: Александра Невского, Суворова, Кутузова, Хмельницкого, Ушакова, Нахимова. Вводится новая военная форма, скопированная с формы старой русской армии. Сколько вздора было наговорено и продолжает говориться по поводу беспечности И.В.Сталина, следствием чего и явилась якобы неготовность СССР к войне 1941-1945 годов! Здесь не место опровергать этот вздор. Ограничусь указанием на один бесспорный факт: к 1943 году СССР по выпуску основных видов вооружения превзошел Германию и ее сателлитов. И это в условиях войны и оккупации двух третей европейской части СССР! Для человека, хоть что-то смыслящего в существе дела, уже один этот факт перевешивает тонны бумаги, изгаженные интеллектуальными испражнениями графоманов типа Волкогонова, Млечина, Радзинского. Ибо только дилетант может думать, что такое возможно на пустом месте.
В армии Хрущев тоже стал насаждать свою «кукурузу». Не стану вспоминать сокращение армии, фактическое уничтожение военно-морского флота, ствольной артиллерии и иных новациях этого фигляра в генеральских погонах, несущего, кстати сказать, свою, и немалую, долю ответственности за киевскую трагедию 1941 года и харьковскую 1942 года. Ограничусь опять-таки одним фактом. Не рискуя формально восстановить институт армейских комиссаров, Хрущев фактически вел дело к тому, чтобы наделить комиссарскими полномочиями заместителей командиров по политчасти. Это и вызвало негативную реакцию Г.К. Жукова. Именно это, а не сам институт заместителей по политчасти, как это было подано Хрущевым и его охвостьем.
Сталин, насколько это было возможно для руководителя партии, исповедовавшей атеизм, к религии всегда относился очень взвешенно. Он мог назвать «реакционным» духовенство, но никогда не оперировал такими оскорбительными для чувств верующего человека словесными клише, как «опиум народа», «вздох угнетенной твари» и так далее, на что так горазды были Маркс и Ленин. Атеистическую литературу иначе, как макулатурой Сталин не называл. В ходе войны его позиция становится вполне определенной: он идет на открытый союз с Православной Церковью. Даёт согласие на восстановление патриаршества. Церкви возвращаются храмы. Священнослужители освобождаются из лагерей. Открываются духовные учебные заведения. Начинает издаваться «Журнал Московской патриархии», другая религиозная литература. Сталин понимал, что гражданин и патриот может сформироваться только в лоне национальной культуры и национальных традиций. Русская же культура глубинными своими корнями уходит в Православие.
Хрущев прерывает этот процесс национально-патриотического возрождения. Вновь закрываются церковные приходы, подвергаются гонению священники и верующие. В вузах вводится курс «Научного атеизма», до чего не додумался сам крестный отец «Союза воинствующих безбожников» Емельян Ярославский. В свойственной ему развязной плебейской манере Хрущев обещает народу вскоре показать «последнего попа».
Нисколько не погрешив против истины, можно утверждать, что после войны Сталин вел дело к тому, чтобы лишить партию её роли политического руководителя государства, всецело передав эту функцию советам. Собственно, этот перелив власти от партии к советам начался уже во время войны. И дело было лишь за тем, чтобы придать ему легальные формы. Чем же еще можно объяснить, что Сталин не счел необходимым на протяжении более 10 лет созывать не только съезд партии, но даже пленумы ЦК? Если страна вела и выиграла смертоносную войну без руководящей и направляющей роли «ленинского ЦК», то вывод напрашивался сам собой: эту контору давно следовало сдать в исторический архив. Хрущев нашёл, правда, другое объяснение: разумеется, все тот же «культ личности Сталина». Ему не дано было понять, что если Сталин мог обходиться без ЦК партии, то причем тут «культ»? Просто была личность, стоившая целого ЦК. Полное игнорирование высших руководящих органов партии нельзя объяснить и условиями военного времени. Если под реальной угрозой воздушного налета противника можно было провести военный парад, то почему нельзя было созвать пленум ЦК? И потом: война закончилась в 1945 году. Почему Сталин ждал целых семь лет, когда был созван, наконец, очередной XIX съезд ВКП(б)? Что мешало созвать его раньше? Ведь вопросов, накопившихся и за годы войны и уже после войны, была масса. Тут бы и обратиться к «коллективной мудрости партии». Ан нет, обошелся без ее услуг. Чем объяснить, что Сталин снял с себя обязанности Генерального секретаря, просил не избирать его просто секретарем ЦК? Хрущев и тут нашел объяснение: Сталин-де хотел проверить реакцию делегатов и членов вновь избранного ЦК. Это опять-таки типично обывательская логика: обыватель не видит иных мотивов, кроме шкурных. Меряя Сталина на свой укороченный аршин, Хрущев и мысли не допускал, что Сталин мог руководствоваться не личными, а государственными интересами. Да зачем же Сталину с его безграничным авторитетом нужна была еще какая-то «реакция» партийных чиновников? Все эти шедевры номенклатурного хрущевского глубокомыслия яйца выеденного не стоят. Придя к власти, Хрущев вновь вернулся к системе, которая сложилась при Ленине и которую по необходимости унаследовал Сталин. Хотя Ленин и был главой СНК, сам СНК при Ленине был на вторых ролях, как и ВЦИК. Политику государства всецело определяло политбюро ЦК партии. То есть, Хрущев не начал процесс демократизации системы власти, о чем продолжают долдонить «шестидесятники». Напротив, он прервал этот процесс, начатый Сталиным. И тем заложил основу горбачевской «перестройки», которая, как это теперь уже очевидно всем, имела своей целью не демократизацию, а клептократизацию или, если угодно, создание системы «суверенной демократии». Демократии для бюрократии и ворья.
Смена политического курса, естественно, потребовала соответствующего кадрового обеспечения. С этого Хрущев и начал, организовав широкомасштабную кампанию по реабилитации «жертв сталинских репрессий». То, что реабилитация преследовала именно эту цель, свидетельствует хотя бы то, что в этих жертвах у Хрущева оказались лишь «старые, ленинские кадры». Об умерших от голода, оторванных от отчих мест и сосланных на поселения крестьянах Хрущев умолчал. Их он жертвами не считал. Конечно, посмертно реабилитированные или выпущенные на волю, эти, как правило, профессиональные палачи уже не смогли занять прежние места в государственных и партийных органах, в руководстве науки, образования, творческих союзов, средств массовой информации, издательствах. Зато эти места заняли их дети, внуки и внучатые племянники. Заматерев, эти истинные представители «советского народа» и сыграли роковую роль в развале СССР. Поскребите сегодняшних евророссиян, и вы убедитесь воочию: каждый второй, если не два из трёх, окажется потомком «комиссаров в пыльных шлемах», которых некогда с таким утробным лиризмом воспел «шестидесятник» Булат Окуджава.
Однако возвратимся к Бойкову. В чем он усматривает измену Сталина марксизму? Оказывается, в том, что Сталин «занимался классовой борьбой в неклассовом обществе» По мнению автора, главное в марксизме – это уничтожение классов. И вот это главное Сталин и извратил. В доказательство приводится целая коллекция цитат из работ Маркса, Энгельса, Ленина. Облачась в эту цитатную броню, автор обрушивается на Сталина за то, что тот посмел на Чрезвычайном VIII Всероссийском съезде Советов 25 ноября 1936 года говорить о существовании в СССР классов, пусть и «новых». «Согласно диалектике, поучает он Сталина, – «новизна классов» – абсурд и неверная постановка вопроса. Классы реально существуют только в противоположности». Зачем же потребовался Сталину этот отход от марксизма? Для автора и тут секрета нет. По части проницательности Бойков даст сто очков вперед самому сорочинскому заседателю, от которого, если верить Гоголю, ни одна ведьма не могла укрыться. «…В надуманный тезис о «сохранении» классов, – вскрывает он тайные поползновения Сталина, – проникает умысел о концентрации личной власти».
Вопрос о властолюбии Сталина я оставляю в стороне. После аргументированной критики писателя В. Бушина повторять эту либердемовскую туфту способен лишь человек, патологически невосприимчивый к истине. А вот по поводу отхода от марксизма есть смысл поговорить.
Положение об уничтожении классов действительно содержится в марксизме. Но не оно, вопреки уверению автора, является в нем главным. Уже хотя бы потому, что об уничтожении классов писали социалисты-утописты задолго до Маркса. Взнос марксизма в теорию классов состоит в том, что он указал реальный путь, ведущий к их уничтожению. И путь этот пролегает, согласно Марксу, через диктатуру пролетариата. Это – банальность, которую обязан знать всякий, кто сколько-нибудь знаком с социологией марксизма. То, что автор обильно цитирует классиков, публично делиться с читателями своими мыслями о прочитанном, дает советы и рекомендации, – все это хорошо. Не помешало бы, однако, еще и вдумываться в то, что читаешь, а заодно видеть и последствия своих советов и рекомендаций.
Предположим, что Сталин, проникшись авторским прочтением марксизма, порешил, что никаких классов в СССР быть не должно. Что это означало бы по существу в 1936 году? В основе классов лежат, как известно, отношения собственности. А если так, то Сталину необходимо было в ударном порядке перевести всю крестьянскую собственность в общенародную, государственную. А это вам не коллективизация, это покруче коллективизации. Чем это обернулось бы для страны – можете себе представить? Последуем дальше. С позиций марксизма государство имеет смысл только в условиях существования классов. А что это значит? Да то и значит, что вслед за уничтожением классов должно было последовать уничтожение государства. Мой вопрос автору: с кем, где, когда и на каких условиях Гитлер вел бы переговоры о мире? Продолжать дальше? Или, может быть хватит насиловать и здравый смысл, читателей? Я не против плюрализма мнений, даже самых крайних. Но я против верхоглядства и прожектерства..
Бойков прав, говоря о том, что отношения классов носят характер диалектического противоречия. В соответствии с логикой разрешения противоречий должны гибнуть обе его стороны, при этом каждая из них «переходит в свою противоположность», то есть, стороны как бы меняются местами. В нашем конкретном случае эту картину можно было бы представить так: пролетариат, став собственником средств производства, как бы «переходит в буржуазию»; буржуазия, лишившись монополии на средства производства и, следовательно, возможности эксплуатировать чужой труд, как бы «переходит в пролетариат». По сути же – уже нет ни пролетариата, ни буржуазии, есть совершенно новая социальная структура, с присущей этой новой структуре противоречиями. Эту диалектику Энгельс и имеет в виду, говоря о том, что, уничтожая классы, пролетариат уничтожает и себя как класс. Однако Бойков, правильно указывая на это, упустил ряд чрезвычайно важных обстоятельств. Первое. Проблема классов и диктатуры пролетариата по-разному стояла для Маркса и для Сталина. Для Маркса, поскольку победа коммунизма мыслилась им в мировом масштабе, никакого «капиталистического окружения» быть не могло. Для Сталина это была суровая реальность, с которой необходимо было считаться. Поэтому, даже выполнив внутриполитические задачи, диктатура пролетариата сохраняла свою необходимость с точки зрения внешнеполитических условий. Второе. Отношение к средствам производства – главный, но не единственный классообразующий признак. Есть, по меньшей мере, еще два: участие в организации производства, доля и форма получения создаваемой в процессе производства стоимости. Поэтому, даже обретя собственность, пролетариат еще не перестает оставаться пролетариатом, необходимы изменения в сфере организации производства и распределения. Иными словами, отмирание классов – это не единовременный акт, а процесс, охватывающий целый период. Мысль Сталина о «новых классах» как раз и отражает это переходное состояние классов. Третье. Для Маркса «крестьянского вопроса» практически не стояло. Во-первых, потому, что в странах, на которые ориентировался Маркс, крестьянство составляло незначительный процент в общей массе населения. Потому, во-вторых, что капиталистические отношения в сельскохозяйственном секторе экономики и связанное с ними расслоение крестьянства уже имели в этих странах глубокие корни. Естественно, что национализация и обобществление собственности здесь не могло существенно отличаться от этого же процесса в промышленности. Иное дело Россия, где крестьянство составляло порядка двух третей населения и где столыпинская «бауэризация» крестьянства особого успеха не имела. Проводить национализацию и обобществление собственности здесь так, как это делалось в промышленности, было бы поистине смерти подобно. В свете всего изложенного и нужно рассматривать позицию Сталина в вопросе о классах и диктатуре пролетариата. И с теоретической точки зрения, и с точки зрения реальной политики. Да, Сталин отошел от Маркса. Но этот отход был объективно обусловлен теми конкретно-историческими условиями, с которыми имел дело Сталин.
Наконец, что такое переходный период? Переходом к чему он является? И как долго он может длиться? Обратимся к первоисточнику. Итак: «между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит целый переходный период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, а государство этого периода может быть не чем иным, как революционной диктатурой пролетариата» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч,, изд-е 2-е. М. Госполитиздат, т. 19, с. 27). Ни о каком социализме как «первой фазе коммунизма» у Маркса и речи нет. Есть капитализм, есть коммунизм и есть «переходный период революционного превращения первого во второй». Социализм и коммунизм для Маркса – синонимы. Социализм как «первая фаза коммунизма», которой якобы предшествует переходный период, – сомнительное новшество Ленина, к которому Маркс не имеет ни малейшего отношения. Глупо было бы налагать запрет на словоупотребление. И я не предлагаю этого. Однако нужно отдавать себе ясный отчет в том, что эта «первая фаза» и есть переходное состояние, характеризующееся чертами как нового, коммунистического общества, так и сохраняющего черты старого, капиталистического общества. Обращает на себя внимание, что даже для промышленно развитых стран, о которых вел речь Маркс, это «целый переходный период», то есть, надо полагать, не один десяток лет. Сколько же он мог продолжаться в России? Смекайте сами. Бойков же ставит Сталину в вину, что тот не покончил с классами и не ликвидировал государство уже к 1936 году. Невольно возникает подозрение: да не брал ли он уроки марксизма у Хрущева, обещавшего народу построить коммунизм к 1980 году и оставивший этот народ без хлеба чуть ли не на второй день своего правления. Напрашивается в этой связи и такой вопрос: оказалось бы столько интеллектуальных и моральных пигмеев в руководстве партии и государства, если бы политика Сталина в вопросе о классах и диктатуре пролетариата была продолжена после его смерти. Выбился бы из прицепщиков в трактористы и комбайнеры М. Горбачев, получивший недавно очередной транш сребреников (24 тысячи € по нынешнему курсу). Хотя к чему, казалось бы, и без того уже раскормлен так, что еле влазит в собственную шкуру.
Я далек от того, чтобы курить фимиам Сталину или слагать акафисты по поводу каждого его деяния. Мало заботит меня и то, сколь верен или неверен он был той или иной марксистской букве. Политику Сталина я оцениваю с позиций национально-государственных интересов России на том отрезке ее истории, когда ее возглавлял Сталин. То, что эта политика позволила не только отстоять государственный суверенитет России, поставленный под прямую угрозу троцкистско-ленинской идеологией босяцкого интернационализма, но и превратить ее в одну из мировых свердержав, дает Сталину все права на благодарность потомков.
Валентин Леонидович АКУЛОВ,
доктор философских наук, профессор
Р. S. В СМИ прошла информация, тут же свернутая, о документальном подтверждении версии насильственной смерти Сталина. Если это так, то прокуратура России просто обязана в связи с этими вновь открывшимися обстоятельствами возвратиться к «делу врачей», поспешно прекращенному Берией и Хрущевым, возбудив уголовное дело по факту убийства главы государства.
В. А.
